Волчья хватка

По древним законам Воинства аракс Ражный, в миру бывший спецназовец, а ныне хозяин охотничьей базы, должен понести наказание за неверно проведенный поединок, в котором но пощадил противника и якобы утратил Ярое Сердце. Ражный покидает базу и поселяется в глухом лесу, где встречает свою любовь - девушку, за которую ему приходится бороться. Тем временем загадочные Вещерские леса, где исчезают люди, продолжают привлекать внимание спецслужб…

       1

    Сирое Урочище располагалось в северных Вещерских лесах и, несмотря на близость к обжитым землям, даже среди старых араксов считалось самым потаенным из всех иных урочищ Воинства. Многие поединщики, будь то вольные или вотчинные, получив поруку, под любым предлогом оказывались в районе места схватки, дабы отыскать дубраву, прочувствовать силу, исходящую от земляного ковра, и приготовиться к поединку. И редко кто из них по доброй воле отправлялся на Вещеру, чтоб отыскать это мрачное, с дурной славой Урочище; все знали, что попасть в монастырский скит возможно лишь по приговору суда Ослаба и обязательного послушания, которое длилось не меньше девяти месяцев.
    Ровно столько, сколько требуется для зачатия и рождения нового человека.
    По рассказам Елизаветы, если кто-то из поединщиков, разочаровавшись в мирской жизни и презрев обычаи, приходил в Вещерские леса, то мог блуждать здесь хоть до смерти, безрезультатно исхаживая пространство вдоль и поперек. Чаще всего люди теряли рассудок и ориентацию, хотя пытались двигаться по солнцу, звездам или компасу. Можно было, например, зайти с одной стороны и неожиданно оказаться совсем в другой, эдак за полсотни километров. Особо упрямые исследовали лес шаг за шагом, от дерева к дереву, даже нитки натягивали, но все равно блуждали и, кому удавалось вернуться, говорили потом, что в некоем месте слышали голоса, крики, мычание скота, лай собак, стук топора, даже чуяли дым, запах свежеиспеченного хлеба и отчетливо видели летающих пчел - одним словом, полное ощущение человеческого жилья.
    У всех, кто хаживал в недра Вещерских лесов, в том числе и у местных жителей, существовало поверье: если забрел далеко и вдруг услышал треск сороки или назойливую кукушку, готовую сесть на голову, в тот же миг разворачивайся и пулей назад. Промедлишь и непременно заблудишься или найдет помрачение ума, внезапное затмение и очнешься потом неизвестно где и неизвестно кем: люди забывали, кто они, как их зовут, и не узнавали своих родственников.
    Врачи называли это амнезией и полагали, что болезнь - заразная и передается неведомым путем…
    Кстати, местные жители особенно здесь боялись сорочьего стрекота и не любили забираться далеко в лес, грибы, ягоды и прочие дары леса собирали поблизости от деревень и, когда ходили в его чащобные глубины по необходимости, говорили, будто там леший водит. И были уверены, что кроме метеостанции, поставленной здесь еще с дореволюционных времен, в Вещерских лесах уже давно нет ни деревень, ни людей, ни, тем паче, монастыря. Да и самих метеорологов давно нет, поскольку из-за малозначительности результатов наблюдения попали под сокращение.
    Когда-то здешние глухие леса были разделены просеками на три части, назывались дачами и принадлежали трем помещикам. Двое из них заготавливали древесину, сплавляли ее по речкам и продавали купцам, а третий жил за счет пахотных земель, леса не рубил, слыл человеком набожным и странноватым, ибо к сорока годам все еще не женился. Соседи давно уговаривали его продать им свою дачу, и будто бы помещик почти согласился и поехал со своим объездчиком посмотреть угодья, чтобы назвать цену. Где уж он ездил и как, никто не знал, но вернулся только через два месяца, говорят, молчаливым и отрешенным, переоделся и, не сказав ничего своим домашним, тут же отправился в город. Сначала подумали, к нотариусу оформлять сделку, однако прошла неделя, другая - забеспокоились и бросились на поиски.
    И обнаружили помещика лишь через два года в одном из северных монастырей, которому он отписал свою лесную дачу, а сам уже был иноком, принявшим обет молчания.
    Обо всем этом поведал Ражному словоохотливый и веселый калик, коему было поручено сопроводить осужденного к одному бренке, обитающему возле Сирого Урочища.
    Всякий воин Засадного Полка с раннего детства слышал о бренках и знал почти все; ими пугали, как пугают потусторонним адом, и разница лишь в том, что чистилище для грешника начиналось после смерти и спроводить туда был во власти лишь суд Божий. В сиротство же можно было угодить при жизни и по суду живого и реально существующего, хотя и ослабленного человека - Ослаба. И адские страдания приходилось испытывать не бестелесной душе, а конкретно живому телу, чувствительному, болючему и довольно малоприспособленному для мук.
    Однако, глядя на каликов, Ражный сильно сомневался, что в этом монастырском ските так уж уродуют тело. Сирый, что вел его на Вещеру, выглядел, как сдобный румяный калач, только что вынутый из печи. Всю дорогу он отчего-то похохатывал, откровенно радовался жизни и балагурил без конца о низменности мирской жизни, задавая риторические вопросы.
    Изредка он останавливался, отскакивал назад и прислушивался.
    - Слышь, воин? - спрашивал потом. - Тебе не кажется, кто-то за нами идет?
    - Не кажется, - бездумно бросал Ражный. Калик грозил пальцем:
    - Нельзя в Сирое дорогу показывать!
    - Да нас по следам вычислят, кому надо.
    - А где ты видишь следы?
    На северной Вещере выпал снег и уже не таял, хотя земля еще не промерзла. Ходить в такую пору бесследно уже не удавалось, но когда Ражный оглянулся назад, то увидел, как стремительная, курчавая поземка заметает сдвоенные отпечатки ботинок.
    - Это я задуваю, - удовлетворенно похвастался калик. - А вот если кто прется сзади в пределах видимости, тогда плохо дело. Например, Сыч выследит, и будет нам наказание.
    - Кто такой - Сыч?
    - Ты что, не слыхал про него? У-у-у, лучше с ним не встречаться. Зверь! Говорят, совсем одичал, клыки выросли, когти…
    - Да кто он такой?
    - Аракс сумасшедший. Давно уж на Вещеру пришел и бьет всех, кто не понравится. Ему что калик, что послушник - не одного уж порвал. Требует дорогу указать в Сирое. Вздумал поживиться за счет сирых, ума-разума поднабраться.
    - Что же его в вериги не обрядят?
    - Попробуй, поймай его, если озверел! - както восторженно сказал калик. - Хотели заковать, но ведь Сыч - птица ночная и летает бесшумно. Да и настоятель ему потакает.
    - Это еще зачем?
    - Скажу по секрету, чтоб послушники не расслаблялись. А то ведь думают, коли свели на Вещеру, можно делать все что захочется. Иные чуть ли не вертепы тут устраивают. Мало того, что женщин воруют в окрестных селах - несчастных сорок обижают, кукушкам проходу не дают. Они, горемычные, вынуждены по деревьям прятаться, в дуплах отсиживаться. Сыч, он у настоятеля вместо нештатного надзирателя и палача. А в Урочище все равно пройти не может. Но если кто вольно или невольно дорогу ему покажет!.. Самый бедный будет на Вещере. В цепях сгноят заживо.
    - Тебя сгноят, не меня, - отмахнулся Ражный. - Я дороги в Урочище не знаю.
    Сирый откровенно захохотал:
    - Разве можно наказать!.. Ой, не могу!.. Уже наказанного?! Ну ты, чудило!
    - А тебя за что упекли?
    Калик остановился, поднял палец и вымолвил искренне, со слезой в трепетном голосе:
    - Ни за что! Всю жизнь был чист и безгрешен, как ангел!
    Узнать, за какую провинность он попал в Сирое Урочище, было невозможно даже под пыткой. И это говорило о его приверженности Сергиевому воинству, несмотря на то, что калик бесконечно валял дурака.
    Всю дорогу он не один раз пытался искусить Ражного, обращаясь мелким бесом: сначала намекал, мол, делать в Сиром нечего, тем паче холостому, на что тратить-то лучшие годы? На сидение в лесу, среди осужденных араксов, считай, зеков? Среди безвольных, лишенных своего «я», а то и сумасшедших людей, прикованных к камням? И повиноваться настоятелю, который ну просто зверь и еще страшнее Сыча? Будто бы каждый день он выходит из своей кельи и бьет железным посохом сирых, и ладно, если попадет по мягким местам, а то всем строптивым достается по лбу навершением. А навершение кованое, в виде желудей и дубовых листьев, поэтому на коже остается печать. И чем чаще попадает тебе от настоятеля, тем больше шишка, так что у иных ослушников эти желуди уже на лбу растут.
    Ражный даже не откликался на его речи и вообще шагал за каликом молча, как и положено приговоренному, пока этот болтливый конвоир не потерял терпение.
    - Ты хоть понимаешь, что осудили тебя не по справедливости? - остановившись, спросил он. - Или голова у тебя не варит? Не соображаешь, что это - заказ?
    - Какой заказ? - Ражный тут же пожалел, что не сдержался.
    - А такой! Как сейчас заказывают?
    - Хватит брехать, сирый…
    Тот огляделся и склонился к уху:
    - Как ты думаешь, Колеватый обиделся на тебя? То-то!..
    - Хочешь сказать, Ослаб заказы принимает? Калик слегка отшатнулся:
    - Я этого не сказал. Но Ослаб, да будет тебе известно, из ума выжил. Колеватый челом ударил и оговорил тебя.
    Ражный вспомнил последнюю встречу с генералом в Министерстве обороны и ухмыльнулся:
    - Ну ты интриган!.. По башке тебе дать, что ли?
    - Можешь, конечно, - согласился сирый. - Раз дашь - не встану…
    - Колеватый - не тот поединщик, чтоб заниматься мерзостями!
    - Ладно! Согласен!.. А если боярин тебя заказал? Пересвет наш любимый? Почуял, на пятки ему наступаешь, и вывел из игры? Ведь года через два-три ты бы двинул на боярское ристалище? Силами с Воропаем помериться? Он же твоего отца изувечил и шапку отнял. Да ты ведь устраивал с ним потешный поединок! Говорят, чуть только не уложил? Говорят, пожалел в последний миг… Это правда?
    Редкостный калик попался, прозорливый: даже если смутить хотел, то недалек был от правды или по самой ее грани ходил, как эквилибрист, ибо Ражному приходили такие мысли…
    - Жалко мне тебя, Ражный, - пользуясь молчанием, уже с тоской заговорил сирый. - Не по правде тебя осудили. За что?.. Ярое Сердце утратил?.. А кто его не утратил, если столько лет нет войны? Начнется война, и загорится сердце. Первый раз, что ли?..
    - Молчи, калик!
    - Ты погляди, как подло тебе поединок устроили? С волком свели, которого ты вырастил! Которому был вожак стаи! Растравили зверя, сволочи, железом отпежили, глаз выбили и свели! И это все опричники Ослаба! А они без приказа…
    - Да заткнись ты! - рявкнул Ражный и пошел вперед.
    Калик догнал, заступил путь:
    - Я-то заткнусь, но об этом сейчас все Воинство говорит! Даже иноки недовольны, ворчат…
    - Что ты хочешь? Тебе что нужно?
    - Ну, на хрен тебе в Сирое, сам подумай, а? - вдруг возмутился он, забегая то с одной стороны, то с другой. - Я же тебя не держу, да ты и помоложе, поздоровей меня… Плюнь ты на это дело, разворачивайся и дуй на все четыре стороны. Знаешь, сколько ныне проживает в Урочище и мытарится? Ё-ё-ёп!.. Сроду столько не было! Двести сорок восемь засадных душ, милый мой! Да еще нас, каликов, два с половиной десятка. Это я не беру в расчет еще одну категорию насельников…
    - Какую?
    - Немазаную-сухую!.. Скоро весь Засадный Полк будет сидеть в Сиром! В Урочище места не хватает, по чердакам живут. Две казармы срубили, заселили под завязку и уже третью заложили!.. Я уже водить вас устал. Каждую неделю вожу по одному такому, как ты! А Ослаб все судит, судит…
    Ражный слушал его вполуха, но названные цифры сложились в уме сами собой и заставили остановиться:
    - Сколько сейчас в Сиром?
    - Должно быть, двести семьдесят четыре с тобой будет. И с нами…
    - Ничего себе…
    - Это за два года, Ражный! - загорячился сирый. - Причем самых лучших араксов!.. Вольных скоро совсем на воле не останется, половину сюда загнали. Теперь вот и за вотчинников принялись…
    - Погоди, а за что?
    - Была бы шея! Петля найдется!.. Кого за что: занялся, например, банковским бизнесом без благословления Ослаба - изменил Воинству, нельзя деньги в рост давать. Один такой банкир уже на Вещере отдыхает. Драч - слышал? За несколько лет такие деньги сделал! Считай, можно было весь Засадный Полк содержать. Нет же, сюда спровадили… За жестокость, например, в поединке или, наоборот, как тебя, за утрату Ярого Сердца… Да что там! За прижитых на стороне детей стали в Сирое загонять! А ведь разумные Ослабы когда-то даже поощряли за такое, чтоб кровь народа омолодить кровью араксов. После войны, помню, был тайный указ молодым засадникам вдовушек ласкать… И мы ласкали! А что их не ласкать-то, страдалиц? Какие потом ребятишки выросли! Посмотреть любо-дорого…
    - И скольких же ты уговорил не ходить в Сирое? - в упор спросил Ражный.
    Калик отступил:
    - Одного все-таки уговорил. Потому что умный оказался, а остальные дураки, как ты.
    - И всего-то?.. Тогда лучше молчи.
    - А ты теперь посчитай, на сколько разделят тебя? Что будет представлять твое «я», сообразил?.. Или не врубаешься в тему? Ты что, на гражданке не найдешь себе применения? В спортсмены иди, завоюешь кучу олимпийских медалей, бабок нарубишь прорву, в загранку махнешь, какой-нибудь замок купишь или дворец! Ну что тебе делать в этом скиту? Тем паче холостой, а ведь у нас никогда не женишься!
    Ражный шел вперед не оглядываясь, сирый забежал с другой стороны:
    - Смотри, дальше: лет через десять при самом хорошем раскладе тебя обратят в калики. Ну и что? Будешь ходить и разносить араксам поруки? Да это же тебе, вотчиннику, западло должно быть! Тем паче ты в Свадебном поединке уделал самого Колеватого! Ничего себе, планку взял!.. Теперь что? В калики после этого, в рабы? Чтоб все над тобой потешались, помыкали?.. Ну, если даже оценят твои способности - ты ведь у нас Ражный! - и поставят на ветер, разве это жизнь?
    - Что значит поставят на ветер? - без интереса спросил он, хотя никогда не слышал такого выражения.
    Калик понял, что сболтнул лишнее и замялся;
    - Потом все узнаешь, после покаяния. Дело неблагодарное и неблагородное… Подумай, воин! Что тебя ждет?
    Ражный шел, опустив голову, как и положено осужденному араксу, а калик стрелял в него цепкими глазками и продолжал развивать тему:
    - Я б на твоем месте враз слинял. Что ты держишься за воинство? Кому мы нынче нужны? Отечеству? Или самим себе только?.. Нравы, обычаи - все старье, хлам. А посмотри, какая жизнь вокруг? Если жить с умом?
    - Иди и живи. Ты-то что не уходишь?
    - Не дети, давно бы ушел, - вдруг искренне признался он, хотя в искренность этих сирых верить было нельзя. - Четыре сына у меня, по возрасту таких, как ты… Гнал их - не идут, на что-то еще надеются… А один уже в Сиром отдыхает.
    И показалось, голос калика треснул и размяк от внутренних слез. По крайней мере, он замолчал, обогнал осужденного и часа полтора без оглядки шел впереди - возможно, плакал про себя, и от этого Ражный поймал себя на мысли, что еще не верит сирому, но очень хочет верить, поскольку и сам давно почувствовал некое странное брожение внутри Засадного Полка.
    Что-то и в самом деле происходило в Сергиевом воинстве, скрытое от глаз самих араксов: опричник Радим впрямую говорил: уходи в мир, а вернешься, другой Ослаб будет, суда избежишь… И несостоявшийся тесть Гайдамак намекал на некие события, творящиеся и среди иноков, и в окружении Ослаба, в тайной опричнине…
    Что-то взбаламутило привычную жизнь засадников, и особенно жизнь стариков, задачей которых было обустраивать будущее существование Воинства, заботиться о продлении своих родов, женить внуков, правнуков и выдавать замуж внучек-правнучек, следить, чтоб мир был в молодых семьях, мир и дети. Если через девять месяцев после женитьбы не рождался наследник, старики себе места не находили, устраивали строгий спрос с молодого аракса, мол, что, внучка моя - бесплодная, коль не беременеет? Или ты никуда не годен?
    Молодые обязаны были доказывать плодоносность своих родов, и если оказывалось, что жена и впрямь не может понести дитя, старики сами забирали ее от аракса и уводили в Вещерские леса, где несчастная потом жила в одиночестве и называлась сорокой. А засаднику приводили другую невесту, и все начиналось сначала…
    Так рассказывала кормилица Елизавета…
    Почему Гайдамак не захотел отдать свою внучку в жены, с которой Ражный при его участии был обручен? С которой по его же воле отпраздновали восторженный праздник Манорамы… Прощения попросил, но не снял своего вета, не взял назад свои слова и невыполнимое для аракса условие - встать на колени и просить руки невесты, зная, что он никогда этого не сделает?
    А потешный поединок с Пересветом - не причина, чтоб лишать правнучку женской судьбы, чтоб она до смерти куковала в Вещерских лесах…
    Почему инок не захотел связать свой род с достойным ловчим родом Ражных?
    А потому, что знал судьбу жениха, знал о предстоящем Судном поединке! Гайдамак знал все! И не он ли увел Молчуна в тот вечер, возле дома Оксаны, чтоб вернуть его в звериный образ и выставить против Ражного на Судном поединке?
    Что-то происходит в Сергиевом воинстве, и калик, похоже, не искушает, не врет…
    Однако тот вдруг остановился, обернулся веселый и хитро прищурился.
    - Слушай, Ражный, давай так, - сказал с задором. - Я тебя подведу к нормальному бренке. К знакомому, который меня уважает, а значит, и моих клиентов. Жалеть не будешь, и послушание пройдет на ять. А ты сейчас же напишешь мне дарственную на все свои сбережения и недвижимость. Бумаги у меня заготовлены, только подмахнуть. Я потом заверю у нотариуса… Согласен? Ну, если ты такой упертый, зачем тебе земное?
    И этой привычной для каликов меркантильной речью враз перевернул все мысли Ражного.
    Бренками назывались старцы, под водительством которых проходило девятимесячное послушание, - эдакие духовные наставники осужденных, коим предстояло потом вступить в лоно Урочища. Поскольку скитское существование сирых было тщательно закрыто от остального воинства, то послушание было своеобразным курсом молодого бойца, где учили правилам монастырского общежития, а проще говоря, с потом и кровью отдирали от горделивой, самодостаточной личности аракса его «я», а вместе с ним и имя, данное от рождения.
    Ражный молчал, и калик расценил это как колебание:
    - Думаешь, мне лично твои деньги нужны? Да все на благо любимого тобой Воинства! Наши банкиры-то в Сиром! И я ведь за свой счет хожу и езжу из конца в конец страны! Ну, если где выпью рюмку на казенные, так это и все. Да сколько их, казенных-то, дают? В один конец не хватает. Что мне с шапкой стоять в подземном переходе? А тебе деньги вообще теперь не нужны! Выскочить из Сирого ты сможешь лет через десять, не раньше. За это время случится не один дефолт или еще что… У тебя есть сбережения?
    - Нет.
    - Как же нет? Ты бизнесом занимался, иностранными охотами! У тебя бабок должно быть немерено!
    - Не заработал…
    - Врешь, Ражный! К тебе крутые ездили, буржуи…
    - Можешь проверить счета…
    - И недвижимости нет?
    - Охотничью базу забирай, если Пересвет отдаст тебе Ражное Урочище.
    Калик только сплюнул:
    - А ты не ехидничай! Хлебом не корми, дай над бедным каликом посмеяться…
    И обиделся уже до конца пути.
    Некогда осужденные и обращенные в каликов, араксы, казалось бы, лишались всякой воли, имени и прав воина Засадного Полка, однако при этом никогда не выглядели несчастными и раздавленными. Да, они вечно жаловались на свою судьбу, клянчили денег и ерничали, но трудно было сыскать веселее человека, принадлежащего к Сергиевому воинству, чем калик, и объяснялось это довольно просто: вместо славы и чести поединщика осужденный получал способности и качества, не доступные ни вольным, ни вотчинным араксам - легко проникать в Сирое Урочище и возвращаться назад, когда вздумается. И не только! Калики обладали умением пускать пыль в глаза и проходить через любые посты, заслоны и, говорят, если надо, то даже сквозь стены. А способностями - расположить к себе человека, войти к нему в доверие и погадать судьбу они могли тягаться с цыганами или профессиональными гипнотизерами.
    Калики существовали в Воинстве как профессиональные лазутчики и, обладая талантом лицедеев, психологов и лекарей, зная языки, а то и не по одному, легко проникали в стан противника. Бывало, по многу лет жили за границей, сами превращались в иностранцев с непривычными манерами, но стоило кому из них вернуться на Вещеру, вновь натягивали маску болтливых и лукавых каликов.
    Вероятно, все эти качества и почти неограниченные возможности отчасти заменяли им прошлую славу побед, и они скоро привыкали к новому состоянию, как всякий осужденный привыкает к лишению воли и тюремным стенам.
    Везде жизнь…
    Конечно, говорили, что в Сиром находились и те араксы, кто единожды вкусив состояния Правила, не мог выйти из него и был опасен не только для мира, но и для араксов, как, например, верижник Нирва, с которым был обещан Судный поединок. Поэтому их содержали прикованными к неподъемным, чаше всего зарытым в яму, камням, чтоб они постоянно заземлялись. И это были действительно несчастные араксы. Однако Ражный знал, что его минует такая участь, поскольку его провинность была прямо противоположной - утрата Ярого Сердца.
    Если бы он не спас волка, заправив ему кишки в полость и зашив берестяной ниткой, а догнал и разорвал его надвое, то победу в поединке зачли бы ему и сейчас он не шел бы за говорливым каликом в добровольное заточение.
    Ражный не испытывал ни страха, ни особого разочарования в предстоящей судьбе. Никто из его рода никогда не попадал в Сирое Урочище, и было даже любопытно познать, что это такое. Едва ступив в эти леса, он ощутил сильнейшее напряжение пространства, и казалось, достаточно вспомнить чувства, испытанные на правиле, как в тот же час можно приблизиться к состоянию Правила. И если не взлететь, то сделать весьма ощутимый холостой выхлоп энергии, способный поджечь сырое дерево. Единственным, что повергало его в состояние короткого шока, как после прямого удара в переносицу, и до боли тянуло в солнечном сплетении, было воспоминание об обязательном условии, которое он выполнял приговоренный в период послушничества под руководством бренки.
    Он должен был сделать достоянием Сергиева воинства все личные приемы ведения поединка, в том числе волчью хватку и наследственные способности вхождения в раж.
    Бренка обязан был вывернуть его наизнанку, как пустой мучной мешок, и выбить всю пыль.
    Сами эти старцы, по преданию, живущие в лесах где-то возле монастырского скита, были не менее таинственными, чем само Урочище. Некоторые поединщики говорили, что это и есть те самые опричники, другие же утверждали, что бренками становятся буйные араксы, просидевшие на цепях много лет, но не смирившие своего буйства, а сумевшие перевоплотить неуправляемую энергию Правила в некую иную, духовную. И были еще те, кто доказывал, будто они в прошлом вообще не имели никакого отношения к Засадному Полку, а принадлежали к некой особой касте, поскольку ни с того ни с сего оказывались при дворах князей и государей в качестве воевод и послов, если говорить современным языком, по особым поручениям, вызывая раздражение у придворных.
    В общем, толком о них никто ничего не знал.
    Бренка буквально означало - звук, издаваемый костями, бренчащий скелет, гремящие останки человека. По рассказам кормилицы Елизаветы, так оно и было: старцы считались великими постниками, пили только воду и настолько иссыхали, что в прямом смысле бренчали костями. Однако при этом были очень подвижны и активны, поскольку для поддержания жизненного тонуса черпали энергию напрямую от солнца, и если было несколько дней пасмурно, то они становились вялыми и лежали, пережидая ненастье. Говорят, их в разное время было от трех до семи и они во главе с настоятелем управляли всей жизнью Сирого Урочища. Но каждый сам по себе значил очень мало, ибо и их личность так же была поделена на количество старцев.
    Однако если старцы собирались вместе, то могли рукоположить избранного иноками духовного предводителя Сергиева воинства, для чего в их присутствии подрезали сухожилия и тем самым ослабляли. Поэтому Ослаб, взошедший на свой престол, почитал иноков, но признавал и уважал власть и силу бренок, наведываясь к ним для исповеди, или чтоб получить решающие советы по сложным вопросам духовной жизни Воинства.
    Скорее всего, отсюда и возникла молва, что они и есть опричники.
    Калики, прошедшие через их чистилище, то ли не любили вспоминать, то ли не имели права разглашать подробности существования старцев и сам обряд послушания. Однако при этом хвастались своими знакомствами и некими близкими отношениями с каким-нибудь бренкой.
    Так же, как и у всех обитателей Сирого Урочища, у них не было имен…
    Сирый привел Ражного на бугор, напоминающий курган, обрамленный по подножию старыми соснами, остановился на середине поляны и беспомощно огляделся:
    - Во, дела! Обычно в это время на своем ристалище сидит!
    - Это что, ристалище? - спросил Ражный.
    - Такое ристалище, - злорадно захохотал калик, - каких ты сроду не видывал! Покатаешь земельку лопатками… - Он походил взад-вперед, обошел курган по опушке, вздохнул разочарованно: - Да, времена настали!.. Раньше бренки выходили встречать вашего брата. А теперь и старцев не хватает, у каждого чуть ли не по четыре десятка послушников!
    Он оставил Ражного, а сам побежал в сторону высокого и густого бора, желтеющего в закатном солнце. В какой-то момент, хорошо видимый, он вдруг исчез, и там, где был в последний миг, осталось зеленовато-багровое пятно, похожее на очертания человека, которое впоследствии постепенно истаяло.
    Вообще пространство здесь было странным: без ветра воздух колебался, отчего деревья слегка изламывались, как в горячем мареве, и создавалось ощущение призрачности окружающего мира. Поначалу Ражный думал, что это от температуры, поднимающейся из-за необработанной раны на предплечье, и пытался сморгнуть поволоку с глаз, однако марево лишь усиливалось по мере того, как они приближались к этому бугру.
    Отсутствовал сирый около четверти часа и вернулся несколько обескураженным:
    - Так и знал! Мой бренка принял еще одного бедолагу и теперь отдыхает. Про Калюжного слыхал?
    Вольный засадник с таким именем, аракс казачьего рода, был известен, пожалуй, каждому поединщику, поскольку три года назад, вне всяких правил, дерзко вызвал на ристалище Пересвета, чтоб отнять у него боярскую шапку. Боярин мог бы отказаться и, мало того, лишить аракса поединков на несколько лет, однако принял вызов. Их схватка была зримой, длилась около двух суток, и двухметровый, богатырского роста Калюжный был побежден Воропаем в сече, после чего боярин еще прочнее закрепил за собой титул.
    - Теперь Калюжный будет твоим соседом слева, - с неким удовольствием сообщил калик и показал рукой: - Километров пять отсюда берлогу копает. Уже по пояс зарылся… А справа у тебя - Вяхирь поселился, месяц назад привел… Да ты его не знаешь, не гадай. Он из белорусского урочища. И молодой еще бульбаш, всего-то седьмой десяток разменял…
    - Это хорошо, - отозвался Ражный.
    - Чего хорошего-то?
    - А что Калюжный сосед. Приятно…
    - Пересвет обиду затаил на него, вот и упек… А на что обижаться? И хрен бы с ним, но Ослаб каков? Им крутят, как хотят. Духовный предводитель…
    - Не верю тебе, сирый.
    - Твое дело, - отмахнулся калик. - Что будем делать?
    - Смотри сам, - безразлично обронил Ражный.
    - Может, пойдем поищем другого бренку? Часов семь ходу, а то и больше…
    - Как хочешь.
    - А вдруг и тот кого-нибудь принимает? Или вовсе ушел? Столько дней солнца нет, старцы квелые стали. Тебе-то все равно к которому?
    - Все равно…
    - И кушать очень хочется! - посожалел калик. - Если еще столько топать, кишки ссохнутся, как у бренки. Ты-то как?
    Сирые были вечно голодными и отличались сумасшедшим аппетитом.
    - Я не хочу, - сказал Ражный, хотя не ел уже несколько дней.
    - Ну да, приговоренные, они терпеливые, им не до жрачки. А я-то на службе!
    - Ешь…
    Калик торопливо сбросил вещмешок, рассупонил его, выхватил горбушку хлеба и стеклянную баночку с остатками меда.
    - Эх, хмельного бы, - вздохнул. - Сейчас пару глотков, и был бы Ташкент… Нам положено потреблять от усталости и для сугрева. Для нас хмельное - это пиша. - Он примерился к краюхе, благоговейно откусил и замер с набитым ртом. Потом выплюнул на ладонь кус и попросил: - Слушай, слушай! Ты же охотник! У тебя слух должен быть!..
    - Что слушать-то?
    - Будто шаги… Идет кто-то! Во!.. Вроде ветка треснула! Неужто Сыч?
    - Никого нет, - наугад сказал Ражный. - Это тебе мерещится.
    - Звук слышишь? Кто-то воет…
    Иногда Ражному чудился какой-то звук, похожий на плач, возникающий то в одной стороне, то в другой, но скорее, это кричала птица, а не зверь или человек.
    - А что, Сыч воет?
    - Вроде нет, но говорят, кричит, как птица. Это, кажется, волк воет. Уж я-то их послушал и повидал!.. Но опять же, в Вещерских лесах этих хищников никогда не бывало… - калик вдруг про пищу забыл: - Слушай, Ражный! Тот зверюга, которого на тебя спустили… сдох?
    - Не знаю…
    - Жалко, если сдох, - загоревал калик. - Выходит, старец и волка засудил. А он - ты погляди! Харакири себе сделал!.. Может, у него совесть проснулась?
    Сразу же после Судной схватки Ражный настиг уползающего Молчуна, скрутил, сострунил его, зашил брюхо берестяным кетгутом, опалил огнем раны ему и себе и сел рядом: с собой в Сирое волка не взять, а развязать путы и оставить здесь, разорвет швы и сдохнет. В это время к нему и подъехал отец Николай, вотчинник Вятскополянского Урочища, бывший зрящим на Судном поединке. Он молча присел с другой стороны, потрепал холку зверя.
    - Возьми его, Голован, - попросил Ражный. - Это же мой дар, помнишь?..
    - Как взять, если он сам к тебе вернулся? - вздохнул тот. - Грешным делом подумал, ты сманил его… Прости уж.
    - Увези к себе в вотчину, теперь приживется…
    - Скажи мне, Ражный… Это что? Пробуждение разума? Зарождение души?
    - Тебе лучше знать, ты священник…
    - У людей проявляются звериные чувства, у зверей - человеческие… Чудны твои дела, Господи.
    Голован взял волка на руки.
    - Ты его пока не развязывай, - предупредил Ражный, - чтоб швы не порвал. Кишечник у него целый, так что можешь кормить.
    - Во второй раз принимаю дар, и опять раненого. Теперь он и стреляный, и битый, и рваный…
    - И слепой…
    - А совесть не потерял, - вотчинник понес Молчуна к машине. - Если опять вернется, я не в обиде!
    - Теперь ему возвращаться некуда…
    Пуще огня и смерти волки боялись Вещерского леса, ибо по своей вольной, независимой природе они могли быть серыми, но не сирыми и убогими. На самом деле тонко чувствующих и осторожных хищников отпугивала источаемая верижниками энергия, и считалось, что если волки пришли в Урочище, значит, там нет ни одного буйного аракса.
    Сейчас Ражный вспомнил Голована и сказал калику:
    - Если у зверя однажды проснулась совесть, это на всю жизнь.
    - Значит, он оборотень, - уверенно заключил тот.
    - Он зверь от рождения.
    - Ты что, видел, как он родился?
    - Можно сказать, пуповину ему перерезал… Калик посмотрел на него внимательно, поверил и стал есть.
    - Тогда ладно… А правду говорят, ты сам можешь волком оборачиваться?
    - Нет.
    - Почему же слух такой?
    - Врут.
    - Ну ты ведь догоняешь волков? Ходишь по следу?
    - Хожу.
    - Значит, у тебя нюх особый, как у зверя? Или что?
    - Интуиция.
    - Это ты не ври! - засмеялся и погрозил пальцем калик. - За тобой ведь давно наблюдают!
    Он опять проговорился. Никто, даже Пересвет, отвечающий за мирскую жизнь вотчинников, не имел права по-воровски следить за ними. Если такая слежка велась, то с благословления либо по поручению самого Ослаба, непременно с помощью незримых опричников и с далеко идущими целями.
    На сей раз Ражный будто бы не заметил ничего.
    - Есть всякие охотничьи приемы, - стал увиливать он. - Тебе-то какой интерес?
    - Да я же вечно по лесам и полям брожу, столько волков перевидал - страсть! Раза два так чуть не съели, ножиком отбивался.
    - Волки боятся человека.
    - Меня не боятся!
    - Значит, ты не человек, - вставил Ражный. - Или врешь как сивый мерин.
    Калик захохотал, чтоб уйти от ответа, дожевал хлебушек, набросал в банку снега и тщательно вычистил длинным гибким пальцем стенки.
    - Только червяка и заморил… Холодно будет спать. Вот бы рогны чуток!..
    Ражный молчал, еле сдерживая озноб: на ходу было тепло, стоило сесть, и морозец начал буравить легкую куртку, надетую поверх рваной, с зияющими дырами, борцовской рубахи.
    Калик это заметил и вдруг предложил:
    - Хочешь, научу, как спать на морозе? До сорока градусов? Мы же ходим чуть ли не до Полюса, спим под открытым небом, и еще ни один не замерз. Хочешь?
    Калики просто так своих тайн не открывали, и следовало подождать, что он попросит взамен. На сей раз сирый ничего не попросил, а устроил бесплатную демонстрацию: широкими движениями разделся до пояса, сел на снег и собрался в комок, замкнув руки под коленками.
    - Теперь сыпь снег на спину, - сдавленно проговорил он через минуту.
    Ражный набрал пригоршню жесткого и колючего снега, высыпал на голую, натянутую кожу…
    И зашипело, будто снег попал на раскаленную сковородку! Капли воды кипели и с шипением стекали на землю, топя снег, а от спины поднялся столб пара.
    - Атомная станция, - хмуро похвалил он.
    - Мы просто умеем перерабатывать мед в тепло, - одеваясь, похвалился сирый. - Как пчелы. Видел же, вроде насекомые, а мороз терпят. Мало того, хладнокровные существа и вырабатывают тепло!.. А ты умеешь готовить рогну?
    - Умею.
    - Да ладно! - не поверил и засмеялся калик. - Самую лучшую рогну го