"Ведьмак" Час презренияПролилась кровь эльфов и настал Час презрения. Время, когда предателем может
оказаться любой и когда никому нельзя верить. Войны, заговоры, мятежи, интриги.
Все против всех и каждый за себя. Но по-прежнему таинственно сплетены судьбы
ведьмака Геральта, чародейки Йеннифэр и Дочери Старшей Крови, княжны
Цириллы...
Ты в крови. Лицо и руки. Вся в крови твоя одежда.
Так гори, прими же муки, Фалька, изверг. Брось надежду.
Детская песенка, исполняемая во время аутодафе куклы Фальки в
сочельник Саовины ВЕДЬМАНЫ, т. е. ведьмаки нордлингов
(см.) — таинственная элитная каста жрецов-воинов, вероятно, один из друидских
кланов (см.). Обладая, как считается в народе, магической силой и
сверхчеловеческими способностями, В. боролись против чудовищ, злых духов и
всяческих темных сил. В действительности же мастерски владевшие оружием В.
использовались владыками Севера в межплеменных разборках. Во время боя В.,
впадая в транс, вызываемый, как полагают, самогипнозом либо одурманивающими
декоктами, слепо бились, будучи совершенно невосприимчивыми к боли и даже
серьезным телесным повреждениям, что укрепляло веру в их сверхъестественные
способности. Теория, гласящая, что В. представляют собой продукт мутации либо
генной инженерии, подтверждения не получила. В. — герои многочисленных сказаний
нордлингов (ср. Ф. Деланной. «Мифы и легенды народов Севера»).
Эффенберг и Тальбот. Encyclopaedia Maxima Mundi; т. XV.
ГЛАВА 1
Чтобы зарабатывать на жизнь в качестве настоящего гонца, —
любил говаривать Аплегатт поступающим на службу юнцам, — требуются, во-первых,
золотая голова и, во-вторых, железная задница. Золотая голова, — поучал Аплегатт
молодых гонцов, — необходима, поскольку под одеждой, в привязанной к голой груди
плоской кожаной суме гонец возит только малозначительные сообщения, которые, не
опасаясь можно доверить ненадежной бумаге либо пергаменту. По-настоящему же
важные, секретные известия, от которых многое зависит, гонец должен запомнить и
повторить, кому следует. Слово в слово. А это порой бывают непростые слова. Их и
выговорить-то трудно, не то что запомнить. А чтобы запомнить и, повторяя, не
ошибиться, надобна воистину золотая голова. Что же касается железной
задницы, так это любой гонец очень даже скоро почувствует сам, стоит ему
провести в седле три дня и три ночи, протрястись сто, а то и двести верст по
большакам, а ежели понадобится, то и по бездорожью. Ну, само собой, сидишь в
седле не беспрерывно, иногда слезаешь, чтобы передохнуть. Потому как человек
может выдержать многое, а лошадь — нет. Но когда после передышки снова
заберешься в седло, то кажется, что зад в голос вопит: «Спасите, убивают!»
— А кому в наше время нужны конные гонцы, господин Аплегатт? — иногда
удивлялись молодые люди. — К примеру, из Венгерберга до Вызимы никому не
доскакать быстрее, чем в четыре-пять дней, даже на самом что ни на есть резвом
скакуне. А сколько времени понадобится чародею, чтобы из того же Венгерберга
переслать магическое сообщение в Вызиму? Полчаса, а то и меньше. У гонца конь
может сбить ногу. Его могут прикончить разбойники или «белки», разорвать волки
или грифы. Был гонец, и нет гонца. А чародейское сообщение завсегда дойдет,
дороги не попутает, не запоздает и не затеряется. К чему гонцы, коли при каждом
королевском дворе есть чародеи? Нет, господин Аплегатт, теперь гонцы уже не
нужны. Какое-то время Аплегатт тоже думал, что больше он не пригодится.
Ему было тридцать шесть. Ростом, правда, он не выдался, но был силен и жилист,
работы не чурался, и голова была у него, разумеется, золотая. Мог он найти
другую работу, чтобы прокормить себя и жену, отложить немного деньжат на
приданое двум незамужним пока дочерям, мог по-прежнему помогать замужней, мужу
которой, безнадежному недотепе, постоянно не везло в делах. Но Аплегатт не хотел
и не представлял себе другой работы. Он был королевским конным гонцом.
И вдруг, после долгого мучительного бездействия и никомуненужности, Аплегатт
снова потребовался. По большакам и лесным просекам застучали конские копыта.
Гонцы, как в добрые старые времена, опять принялись бороздить краину, разнося
известия от города к городу. Аплегатт знал, в чем тут дело. Он видел
много, а слышал и того больше. От него требовалось незамедлительно стереть из
памяти содержание переданного сообщения, забыть о нем так, чтобы не вспомнить
даже под пытками. Но Аплегатт помнил. Помнил и знал, почему короли вдруг
перестали обращаться к магии и магикам. Сообщения, которые перевозили гонцы,
должны были оставаться тайной для чародеев. Короли вдруг не стали доверять
магикам, перестали поверять им свои секреты. Почему так неожиданно
охладела дружба королей и чародеев, Аплегатт не знал, да и не очень-то хотел
знать. И короли и магики, по его мнению, были существами непонятными,
непредсказуемыми — особенно когда наступали трудные времена. А того, что
наступили трудные времена, не заметить было невозможно, разъезжая от города к
городу, от замка к замку, от королевства к королевству. Дороги были
забиты военными. По большакам пылили колонны пехотинцев и конников, а каждый
встречный начальник был возбужден, взволнован, обидчив и так важен, будто судьбы
мира зависели от него одного. Города и замки тоже были полны вооруженного люда,
день и ночь там кипела лихорадочная суета. Обычно незаметные бургграфы и
кастеляны теперь без устали метались по дворам и стенам замков, злые, словно осы
перед бурей, орали, сквернословили, отдавали приказы (забывая проверить их
исполнение), раздавали пинки и зуботычины. К крепостям и гарнизонам днем и ночью
тянулись колонны тяжело груженых телег, навстречу им быстро и легко шли уже
пустые обозы. На дорогах вздымали облака пыли перегоняемые прямо с пастбищ
горячие трехлетки. Не привыкшие к удилам и вооруженному седоку лошади
пользовались последними днями свободы, создавая погонщикам массу дополнительных
хлопот, а другим пользователям дорог — немало забот. Одним словом, в
жарком, неподвижном воздухе висела война. Аплегатт приподнялся на
стременах, осмотрелся. Внизу, у подножия взгорья, поблескивала река, круто
извиваясь меж луговин и куп деревьев. За рекой, на юге, раскинулись леса. Гонец
прижал пятками лошадь. Время торопило. Он был в пути уже два
дня. Королевский приказ и почта застали его в Хагге, где он отдыхал после
возвращения из Третогора. Из крепости выехал ночью, рысью прошел по большаку
вдоль левого берега Понтара, перед рассветом пересек границу с Темерией, а
теперь, в полдень второго дня, уже был на берегу Исмены. Если б король Фольтест
оказался в Вызиме, Аплегатт вручил бы ему послание еще минувшей ночью. К
сожалению, короля не было в столице, он пребывал на юге страны, в Мариборе,
почти в двух сотнях верст от Вызимы. Аплегатт знал об этом, потому в районе
Белого Моста оставил ведущий на запад большак и поехал лесами в сторону
Элландера. Он немного рисковал. В здешних лесах разбойничали «белки» — эльфьи
бригады, скоя'таэли, и Горс тому, кто попадал им в руки либо нарывался на
стрелу. Но королевский гонец вынужден рисковать. Служба такая. Аплегатт
легко преодолел реку — с июня не было дождей, и вода в Йемене заметно спала.
Придерживаясь опушки леса, добрался до дороги, ведущей из Вызимы на юго-восток,
в сторону краснолюдских медеплавилен, кузниц и поселков в массиве Махакам. По
дороге тащились телеги, их то и дело опережали конные разъезды. Аплегатт
облегченно вздохнул. Где людно — нет скоя'таэлей. Кампания против восставших
эльфов тянулась в Темерии уже год, преследуемые по лесам беличьи бригады
разбились на мелкие группы, а мелкие группы держались вдали от шумных дорог, и
засад на них не устраивали. К вечеру он уже был на западной границе
княжества Элландер, у развилки вблизи деревушки Завада, оттуда прямая и
безопасная дорога вела на Марибор — сорок две версты мощеным людным трактом. На
развилке пристроилась корчма. Он решил передохнуть и дать отдых лошади. Знал,
что если выехать на заре, то, даже не особенно утомляя кобылку, можно будет еще
до захода солнца увидеть серебряно-черные флаги на красных крышах башен
мариборского замка. Он расседлал кобылу и, отпустив слугу, сам протер
ее. Аплегатт был королевским гонцом, а королевские гонцы никому не позволяют
прикасаться к своим лошадям. Съел внушительную порцию яичницы с колбасой и
четвертушку пеклеванного хлеба, запил квартой пива. Послушал сплетни. Самые
разные. В корчме останавливались путешественники со всех сторон света.
В Доль Ангре снова заварушка, снова отряд лирийской кавалерии столкнулся на
границе с нильфгаардским разъездом. Мэва, королева Лирии, опять на весь мир
обвинила Нильфгаард в провокациях и попросила помощи у короля Демавенда из
Аэдирна. В ТретоГорс свершилась публичная экзекуция реданского барона, который
тайно сносился с эмиссарами нильфгаардского императора Эмгыра. В Каэдвене
объединившиеся в большую группу подразделения скоя'таэлей учинили резню в форте
Лейда. В ответ население Ард Каррайга устроило погром, истребив почти четыре
сотни живших в столице нелюдей. В Темерии, рассказали едущие с юга
купцы, среди Цинтрийских эмигрантов, собранных под штандарты маршала Виссегерда,
царит печаль и траур, ибо подтвердилось страшное сообщение о смерти Львенка,
княжны Цириллы, последней из рода королевы Калантэ, Львицы из Цинтры.
Было поведано еще несколько страшных и зловещих историй. Например, что в
некоторых местностях коровы вдруг стали давать кровь, а не молоко, а на рассвете
люди видели в тумане Деву Мора, предвестницу жуткой гибели. В Бругге, в районах
леса Брокилон, заповедного королевства лесных дриад, объявился Дикий Гон,
галопирующее по небесам скопище ведьм, а Дикий Гон, каждому ведомо, всегда
предвещает войну. С полуострова Бреммервоорд заметили призрачный корабль, а на
его борту — привидение, черного рыцаря в шлеме с крыльями хищной птицы...
Дальше гонец прислушиваться не стал, он был сильно утомлен. Отправился
в общую ночлежную комнату, колодой повалился на подстилку и уснул.
Поднялся на заре. Выйдя во двор, немного удивился — оказалось, что он не первым
собрался в путь, а такое случалось не часто. У колодца стоял оседланный гнедой
жеребец, рядом в корыте мыла руки женщина в мужской одежде. Услышав шаги
Аплегатта, она обернулась, мокрыми руками собрала и отбросила на спину буйные
черные волосы. Гонец поклонился. Женщина слегка кивнула. Входя в
конюшню, он чуть не столкнулся со второй ранней пташкой — молоденькой девушкой в
бархатном берете, выводившей, в этот момент серую в яблоках кобылу. Девушка
потирала лицо и зевала, прижавшись к боку лошади. — Ой-ей, — буркнула
она, проходя мимо гонца. — Точно, усну в седле... Усну... Аауауа... —
Холод разбудит, когда кобылку разгонишь, — вежливо сказал Аплегатт, стаскивая с
балки седло. — Счастливого пути, мазелька... Девушка повернулась и
глянула на него так, словно только сейчас увидела. Глаза у нее были огромные и
зеленые, как изумруды. Аплегатт накинул на лошадь чепрак. — Счастливого
пути, говорю. — Обычно он не был словоохотлив или разговорчив, но сейчас
чувствовал потребность поболтать с ближним, даже если этим ближним была самая,
что ни на есть обычная заспанная девчонка. Может, виной тому — долгие дни
одиночества на дороге, а может, то, что девчонка немного походила на его среднюю
дочку. — Храни вас боги, — добавил он, — от несчастий и дурных
приключений. Вы же вдвоем, да к тому же женщины... А времена теперь недобрые.
Кругом опасности поджидают на большаках... — Опасности... — вдруг
проговорила девочка странным, измененным голосом. — Опасность — тихая. Не
услышишь, как налетит на серых перьях. Я видела сон. Песок... Песок был горячий
от солнца... — Что? — замер Аплегатт, прижимая к животу седло. — О чем
ты, мазелька? Какой песок? Девочка сильно вздрогнула, протерла лицо.
Серая в яблоках кобыла тряхнула головой. — Цири! — крикнула
черноволосая женщина со Двора, поправляя подпругу и вьюки. — Поспеши!
Девочка зевнула, глянула на Аплегатта, буркнула что-то невнятное. Казалось, она
удивлена его присутствием в конюшне. Гонец молчал. — Цири, — повторила
женщина. — Заснула? — Иду, иду, госпожа Йеннифэр! Когда
Аплегатт оседлал коня и вывел во двор, женщины и девочки там уже не было.
Протяжно и хрипло пропел петух, разлаялась собака, в деревьях откликнулась
кукушка. Гонец вскочил в седло. Неожиданно вспомнил зеленые глаза заспанной
девочки, ее странные слова. Тихая опасность? Серые перья? Горячий песок? Не
иначе как не в своем уме девка, подумал он. Множество таких сейчас встречается —
спятивших девчонок, обиженных в военные дни мародерами или другими бродягами.
Да, не иначе тронутая. А может, просто как следует не проснувшаяся, еще толком
не пришедшая в себя? Диву даешься, какие бредни порой люди плетут на рассвете,
между сном и явью... Он снова вздрогнул, а между лопатками почувствовал
боль. Помассировал плечи пятерней. Оказавшись на мариборском тракте, он
всадил коню пятки в бока и послал в галоп. Время торопило.
***
В Мариборе гонец отдыхал недолго — не кончился день, а
ветер уже снова свистел у него в ушах. Новый конь, чубарый жеребец из
мариборских конюшен, шел ходко, вытягивая шею и метя хвостом. Мелькали
придорожные вербы. Грудь Аплегатта прикрывала сума с дипломатической почтой. Зад
вопиял. — Хоть бы ты себе шею свернул, летун проклятый! — рявкнул ему
вслед возница, натягивая вожжи пары, напуганной промчавшимся чубарым. — Ишь
прет, будто ему смерть пятки лижет! Ну-ну, при, дурень, все едино — от костлявой
не сбежишь! Аплегатт протер слезящиеся от ветра глаза. Вчера он передал королю
Фольтесту письмо, а потом проговорил тайное послание короля Демавенда:
Демавенд — Фольтесту. В Долъ Ангре все готово. Ряженые ждут приказа.
Намечен срок: вторая июльская ночь после новолуния. Люди должны высадиться на
том берегу спустя два дня. Над большаком, громко каркая,
летели вороны. Они летели на восток, в сторону Махакама и Доль Ангра, в сторону
Венгерберга. Гонец мысленно повторил слова секретного послания, которое через
него король Темерии слал королю Аэдирна: Фольтест — Демавенду.
Первое: акцию задержать. Мудрилы собрались на острове Танедд, хотят встретиться
и что-то обсудить. Их Сбор может многое изменить. Второе: поиски Львенка можно
прекратить. Подтвердилось: Львенок мертв. Аплегатт ткнул
чубарого пятками. Время торопило.
***
Узкая лесная дорога была забита телегами. Аплегатт
придержал коня, спокойно потрусил к последнему в длинной веренице возу. Сразу же
сообразил, что через затор не пробиться. О том, чтобы повернуть назад, не было и
речи: слишком большая потеря времени. Лезть в болотистую чащобу, чтобы обойти
затор, тоже не очень улыбалось, тем более что дело шло к ночи. — Что
случилось? — спросил он возниц с последней телеги обоза, двух старичков, из
которых один, похоже, дремал, а второй — был мертв. — «Белки» напали? Отвечайте!
Я спешу! Не успел старикан ответить, как со стороны невидимой в лесу
головы колонны послышались крики. Возницы спешно запрыгивали на телеги, хлестали
лошадей и волов, сопровождая удары малоизысканными проклятиями. Колонна тяжело
стронулась с места. Дремавший старичок очнулся, тряхнул бородой, чмокнул мулам и
хлестнул их вожжами по крупам. Старик, казавшийся мертвым, воскрес, сдвинул на
затылок соломенную шляпу и глянул на Аплегатта. — Гляньте-ка. Он
спешит. Эй, сынок, те посчастливилось. В сам час прискакал. — И то
верно, — пошевелил бородой второй старик и подстегнул мулов. — В сам час. Ежели
б в полудень заехал, стоял бы с нами, ждал вольного проезду. Все мы спешим, а
торчать пришлося. А как проедешь, коли тракт заперт? — Тракт был
закрыт? Это почему же? — Свирепый людоедец объявился, сынок. На лыцаря
напал, что сам-друг со слугой ехал. Лыцарю-то вроде как чуд энтот башку вместях
со шлемом оторвал, коняке кишки выпустил. Слуга успел драпануть, кричал, мол,
ужасть тама одна, мол, тракт аж красным стал от кровишши. — Что за
чудовище-то? — спросил Аплегатт, сдерживая коня, чтобы продолжить разговор с
возницами едва волочившейся телеги. — Дракон? — Неа, не дракон, —
встрял второй старичок, тот, что в соломенной шляпе. — Говорят, мандыгор аль
как-то этак. Слуга болтал, мол, летучий стервь, страсть какой жуткий. А уж
ярый — мочи нету! Слуга думал, сожрет лыцаря и улетит, ан, где тама! Уселси на
дороге, курвишше, и сидит, шипит, зубишшами клацает. Ну, вот и закупорил дорогу,
навроде как пробка флягу, потому как ежели кто подъезжал и чуду энту видел, тут
же воз бросал и деру. Возов понабралося с полверсты, а кругом, сам видишь,
болоты, сынок, пушша и трясина, ни объехать, ни завернуть. Вот и стоим, стало
быть. — Столько народу, — фыркнул гонец, — а стояли как столбы какие!
Надо было топоры хватать да колья и согнать зверюгу с дороги, а то и прибить.
— Оно, конешным делом, пробовали. Некоторые, — сказал державший вожжи
старичок, подгоняя мулов, потому что колонна двинулась быстрее. — Трое
краснолюдинов из купецкой стражи, а с ими четверо новобранцев, что в Каррерас в
крепость шли, в войско. Краснолюдов бестия покалечила, а новобранцы...
— Сбегли, — докончил второй старичок, после чего сочно и далеко сплюнул, попав
точно между крупами мулов. — Сбегли, едва энту мандыгорину узрели. Один вроде бы
в штаны наклал. О, глянь, глянь, сынок, это он! Вона там! — Еще чего, —
занервничал Аплегатт, — засранца мне собрались показывать? Не интересуюсь...
— Да нет! Чудишше! Убитое чудишше. Солдаты на фуру кладут. Видишь?
Аплегатт приподнялся на стременах. Несмотря на опускающиеся сумерки,
через головы любопытных увидел, как солдаты поднимают огромную бледно-желтую
тушу. Крылья летучей мыши и скорпионий хвост чудовища бессильно волочились по
земле. Гакнув, солдаты подняли тушу повыше и свалили на воз. Запряженные в воз
лошади, взволнованные запахом крови и падали, заржали, дернули дышло. —
Не стоять! — рявкнул на старичков командовавший солдатами десятник. — Дальше! Не
загораживать проезд! Дедок подогнал мулов, воз подскочил на выбоинах.
Аплегатт ткнул коня пяткой, поравнялся с ними. — Похоже, солдаты бестию
прикончили? — Куды там, — возразил старичок. — Солдаты, как пришли,
только на людей орали да ругались. То — стой, то — оттяни назад, то то, то
другое. К чуду-то не больно спешили. Послали за ведьмаком. — Ведьмаком?
— Ну да, — подтвердил второй старичок. — Которому-то из них
припомнилося, будто он в деревне ведьмака видел, вот и послали за им. Опосля он
проезжал мимо нас. Волос белый, морда отвратная и крепкий меч за спиной. И часу
не прошло, как спереду кто-то крикнул, мол, щас можно будет ехать, потому как
ведьмак бестию укотрупил. Тута наконец тронулися мы, и аккурат, сынок, ты
заявился! — Хм, — задумчиво проговорил Аплегатт. — Сколько лет по
дорогам гоняю, а ведьмака еще не встречал. Кто-нибудь видел, как он то чудовище
уделывал? — Я видел! — крикнул паренек с расчехранной шевелюрой,
подъезжая с другой стороны телеги. Ехал он без седла, управлял худой клячей с
помощью уздечки. — Все видел! Потому как рядом с солдатами был, в самом переду!
— Гляньте-ка на него, — фыркнул старик с вожжами. — Молоко на губах не
обсохло, а умничает, страх! А хлыста не хочешь? — Оставьте его, отец, —
бросил Аплегатт. — Скоро развилок, оттуда я на Каррерас пойду, а сначала
хотелось бы знать, как оно было с тем ведьмаком. Давай выкладывай, малый.
— А было оно так, — быстро начал парень, двигаясь шагом вровень с
телегой, — что прибыл тот ведьмак к войсковому командиру. Сказал, что звать его
Герант. Командир ему на то: мол, как звать, так и звать, лучше пусть за дело
берется. И показал, где чудовище сидит. Ведьмак подошел ближе, поглядел малость.
До чудовища было шагов сто, может, меньше, но он только сдаля глянул и сразу
говорит, мол, это исключительно агромадный мантикор и что он его прибьет, ежели
ему двести крон заплатят. — Двести крон? — зашелся второй старичок. —
Он што, сдурел? — То же ему и командир сказал, только малость погрубше.
А ведьмак на то: мол, столько это стоит и что ему-де все едино, пусть чудовище
сидит на дороге хоть до Судного дня. Командир в ответ, что столько не заплатит,
лучше погодит, пока чудо само улетит. Ведьмак ему: мол, не улетит, потому как
оно голодное и злое. А ежели улетит, то тут же обратно возвернется, потому как
это его охотничья тера... терера... тория. — А ты, сопляк, не
балаболь! — разозлился старичок, без видимого результата пытаясь высморкаться в
пальцы, в которых одновременно держал вожжи. — Говори, как оно было...
— А я чего? Ведьмак говорит: не улетит чудовище, а будет всю ночь убитого лыцаря
глодать поманеньку, потому как лыцарь в железе, трудно его выковыривать
изнутря-то. Тут подошли купцы и ну ведьмака уламывать: и так и этак, мол,
скинутся и сто крон ему дадут. А ведьмак в ответ, что бестия-де зовется мантихор
и сильно опасна, а свои сто крон купцы могут запихать себе в задницу, он шею
подставлять задарма не намерен. Ну, тут командир рассерчал и говорит: мол,
такова, значит, собачья и ведьмачья доля — шею подставлять, а задница не для
крон сделана, а к сранью приспособлена. А купцы, видать, боялися, что ведьмак
тоже разозлится и уйдет, потому как согласились на сто пятьдесят. Ну, ведьмак
меч достал и отправился по тракту к тому месту, где чуда сидела. А командир,
видать, со зла, шагнул след за ним, на землю сплюнул и говорит, что таких
выродков адовых незнамо, почему земля носит. Один купец ему на то, что коли б
войско заместо того, чтоб по лесам за эльфами гоняться, страховидлов с дорог
выгоняло, то и ведьмаки не нужны были бы, и что... — Заткнись, —
прервал старичок, — и давай выкладывай, что видал. — Я, — похвалился
парень, — ведьмакову кобылу стерег, каштанку со стрелкой белой. — Хрен
с ней, с кобылой! А как ведьмак чудишше забивал, видел? — Эээ, —
затянул парень. — Не видел... Меня назад прогнали. Все в голос орали и коней
пугали, тогда... — Я сказал, — презрительно сплюнул дедок, — ни фига ты
не видел, сопляк. — Ведьмака видел, когда он вернулся, — захорохорился
паренек. — А командир, который на все смотрел, сбледнул с лица и тихо проговорил
солдатам, что энто не иначе как чары магические либо эльфьи фокусы и что
обнаковенный человек так быстро мечом махать не сумеет... А ведьмак взял у
купцов деньги, уселся на кобылу и уехал. — М-да, — протянул Аплегатт. —
Куда поехал? По тракту к Каррерасу? Если да, то, может, догоню. Хоть гляну на
него... — Неа, — сказал паренек. — Он с развилка в сторону Дорьяна
двинул. Спешил сильно.
***
Ведьмаку редко что-нибудь снилось, да и те редкие сны он,
проснувшись, не помнил. Даже кошмары — а обычно это кошмары и были. На
сей раз, тоже был кошмар, но на сей раз, ведьмак запомнил, по крайней мере,
фрагмент. Из клубка каких-то неясных, но беспокоящих фигур, странных, зловещих
сцен и непонятных, но навевающих ужас слов и звуков неожиданно вылущился четкий
и чистый образ Цири. Не такой, какой он помнил по Каэр Морхену. Ее пепельные,
развевающиеся в галопе волосы были длиннее — такие, как тогда, при первой
встрече в Брокилоне. Когда она — во сне — проносилась мимо, он хотел крикнуть,
но не мог издать ни звука. Хотел броситься за ней, но ему чудилось, будто он по
пояс увяз в густеющей смоле. А Цири, казалось, не, видит его, уносится дальше, в
ночь, скрывается между покореженными ольхами и вербами, а деревья, словно живые,
размахивают ветвями. И тут он увидел, что ее преследуют, что вслед за нею мчится
вороной конь, а на нем — всадник в черных доспехах и шлеме, украшенном крыльями
хищной птицы. Геральт не мог ни пошевелиться, ни крикнуть. Мог только
смотреть, как крылатый рыцарь догоняет Цири, хватает за волосы, стаскивает с
седла и мчится дальше, волоча ее за собой. Он мог только смотреть, как лицо Цири
синеет от боли, а изо рта ее вырывается беззвучный крик. Проснуться! — приказал
он себе, не в силах выносить кошмар. Проснуться! Проснуться немедленно!
Он проснулся. Долго лежал неподвижно, заново переживая сон. Вытянул
из-под подушки мешочек, быстро пересчитал десятикроновки. Сто пятьдесят за
вчерашнего мантихора. Пятьдесят за мгляка, которого убил по просьбе войта из
деревушки под Каррерасом. И пятьдесят за оборотня, которого ему указали
поселенцы из Бурдорфа. Пятьдесят за оборотня — работа была легкой.
Оборотень не защищался. Загнанный в пещеру, из которой не было выхода, он упал
на колени и молча ожидал удара мечом. Ведьмаку было его жаль. Но ему
нужны были деньги. Не прошло и часа, как он уже ехал по улицам города
Дорьяна в поисках знакомого переулка и знакомой вывески.
|