Последнее желание "Ведьмак" - 1 И вновь нас манит за собой гипнотический взгляд беловласого Ведьмака. Манит в
удивительный мир, в котором есть место и воинам и магам, мир романтической тоски
по мечте. Мир, где не так-то просто решить, чью сторону принять, где правда, а
где вымысел…
ГЛАС РАССУДКА. I. Она пришла под утро. Вошла осторожно, тихо,
бесшумно ступая, плывя по комнате, словно призрак, привидение, а единственным
звуком, выдававшим ее движение, был шорох накидки, прикасавшейся к голому телу.
Однако именно этот исчезающе тихий, едва уловимый шелест разбудил ведьмака, а
может, только вырвал из полусна, в котором он мерно колыхался, словно
погруженный в бездонную тонь, висящий между дном и поверхностью спокойного моря,
среди легонько извивающихся нитей водорослей. Он не пошевелился, даже
не дрогнул. Девушка подпорхнула ближе, сбросила накидку, медленно, нерешительно
оперлась коленом о край ложа. Он наблюдал за ней из-под опущенных ресниц, не
выдавая себя. Девушка осторожно поднялась на постель, легла на него, обхватила
бедрами. Опираясь на напряженные руки, скользнула по его лицу волосами. Волосы
пахли ромашкой. Решительно и как бы нетерпеливо наклонилась, коснулась сосочком
его века, щеки, губ. Он улыбнулся, медленно, осторожно, нежно взял ее руки в
свои. Она выпрямилась, ускользая от его пальцев, лучистая, подсвеченная и от
этого света нечеткая в туманном отблеске зари. Он пошевелился, но она
решительным нажимом обеих рук остановила его и легкими, но настойчивыми
движениями бедер добилась ответа. Он ответил. Она уже не избегала его
рук, откинула голову, встряхнула волосами. Ее кожа была холодной и поразительно
гладкой. Глаза, которые он увидел, когда она приблизила свое лицо к его лицу,
были огромными и темными, как глаза русалки. Покачиваясь, он утонул в
ромашковом море, а оно взбурлило и зашумело, потеряв покой. ГЛАС РАССУДКА II 1 — Геральт. Его разбудили ослепительные лучи солнечного
света, настойчиво пробивавшиеся сквозь щели в ставнях. Казалось, солнце, стоящее
уже высоко, исследует комнату своими золотыми щупальцами. Ведьмак прикрыл глаза
ладонью, неосознанным ненужным жестом, от которого никак не мог избавиться, —
ведь достаточно было просто сузить зрачки, превратив их в вертикальные щелочки.
— Уже поздно, — сказала Нэннеке, раскрывая ставни. — Вы заспались.
Иоля, исчезни. Мигом. Девушка резко поднялась, наклонилась,
доставая с полу накидку. На руке, в том месте, где только что были ее губы,
Геральт чувствовал струйку еще теплой слюны. — Погоди... — неуверенно
сказал он. Она взглянула на него и быстро отвернулась. Она изменилась.
Ничего уже не осталось от той русалки, того сияющего ромашкового видения,
которым она была на заре. Ее глаза были синими, не черными. И всю ее усеивали
веснушки — нос, грудь, руки. Веснушки были очень привлекательны и сочетались с
цветом ее кожи и рыжими волосами. Но он не видел их тогда, на заре, когда она
была его сном. Он со стыдом и сожалением отметил, что обижен на нее — ведь она
перестала быть мечтой — и что он никогда не простит себе этого сожаления.
— Погоди, — повторил он. — Иоля... Я хотел... — Замолчи,
Геральт, — сказала Нэннеке. — Она все равно не ответит. Уходи, Иоля.
Поторопись, дитя мое. Девушка, завернувшись в накидку, поспешила к
двери, шлепая по полу босыми ногами, смущенная, порозовевшая, неловкая. Она уже
ничем не напоминала... Йеннифэр. — Нэннеке, — сказал он,
натягивая рубаху. — Надеюсь, ты не в претензии... Ты ее не накажешь? —
Дурачок, — фыркнула жрица, подходя к ложу. — Забыл, где ты? Это же не келья и не
Совет старейшин. Это храм Мелитэле. Наша богиня не запрещает жрицам... ничего.
Почти. — Но ты запретила мне разговаривать с ней. — Не
запретила, а указала на бессмысленность этого. Иоля молчит. — Что?
— Молчит, потому что дала такой обет. Это одна из форм
самопожертвования, благодаря которому... А, что там объяснять, все равно не
поймешь, даже не попытаешься понять. Я знаю твое отношение к религии. Погоди, не
одевайся. Хочу взглянуть, как заживает шея. Она присела на край ложа, ловко
смотала с шеи ведьмака плотную льняную повязку. Он поморщился от боли.
Сразу же по его прибытии в Элландер Нэннеке сняла чудовищные толстые швы из
сапожной дратвы, которыми его зашили в Вызиме, вскрыла рану, привела ее в
порядок и перебинтовала заново. Результат был налицо — в храм он приехал почти
здоровым, ну, может, не вполне подвижным. Теперь же он снова чувствовал себя
больным и разбитым. Но не протестовал. Он знал жрицу долгие годы, знал, как
велики ее познания в целительстве и сколь богата и разнообразна ее аптека.
Лечение в храме Мелитэле могло пойти ему только на пользу. Нэннеке
ощупала рану, промыла ее и начала браниться. Все это он уже знал наизусть. Жрица
не упускала случая поворчать всякий раз, как только ей на глаза попадалась
памятка о когтях вызимской принцессы. — Кошмар какой-то! Позволить
самой обыкновенной упырице так изуродовать себя! Мускулы, жилы, еще чуть-чуть —
и она разодрала бы сонную артерию! Великая Мелитэле, Геральт, что с тобой? Как
ты мог подпустить ее так близко? Что ты собирался с ней сделать? Оттрахать? Он
не ответил, только кисло улыбнулся. — Не строй дурацкие рожи. — Жрица
встала, взяла с комода сумку с медикаментами. Несмотря на полноту и небольшой
рост, двигалась она легко и даже с шармом. — В случившемся нет ничего забавного.
Ты теряешь быстроту реакций, Геральт. — Преувеличиваешь. — И
вовсе нет. — Нэннеке наложила на рану зеленую кашицу, резко пахнущую
эвкалиптом. — Нельзя было позволять себя ранить, а ты позволил, к тому же очень
серьезно. Прямо-таки пагубно. Даже при твоих невероятных регенеративных
возможностях пройдет несколько месяцев, пока полностью восстановится подвижность
шеи. Предупреждаю, временно воздержись от драк с бойкими противниками.
— Благодарю за предупреждение. Может, еще посоветуешь, на какие гроши жить?
Собрать полдюжины девочек, купить фургон и организовать передвижной бордель?
Нэннеке, пожав плечами, быстрыми уверенными движениями полных рук
перевязала ему шею. — Учить тебя жить? Я что, твоя мать? Ну, готово.
Можешь одеваться. В трапезной ожидает завтрак. Поспеши, иначе будешь обслуживать
себя сам. Я не собираюсь держать девушек на кухне до обеда. — Где тебя
найти? В святилище? — Нет. — Нэннеке встала. — Не в святилище. Тебя
здесь любят, но по святилищу не шляйся. Иди, погуляй. Я найду тебя сама.
— Хорошо. 2 Геральт уже в четвертый раз прошелся по обсаженной тополями
аллейке, идущей от ворот к жилым помещениям и дальше в сторону утопленного в
обрывистую скалу блока святилища и главного храма. После краткого раздумья он
решил не возвращаться под крышу и свернул к садам и хозяйственным постройкам.
Там несколько послушниц в серых рабочих одеждах пропалывали грядки и кормили в
курятниках птиц. В основном это были молодые и очень молодые девушки, почти
дети. Некоторые, проходя мимо, приветствовали его кивком или улыбкой. Он
отвечал, но не узнавал ни одной. Хоть и бывал в храме часто, порой раза два в
год, но никогда не встречал больше трех-четырех знакомых лиц. Девушки приходили
и уходили — вещуньями в другие храмы, повитухами и лекарками,
специализирующимися по женским и детским болезням, странствующими друидками,
учительницами либо гувернантками. Но не было недостатка в новых, прибывающих
отовсюду, даже из самых удаленных районов. Храм Мелитэле в Элландере пользовался
широкой известностью и заслуженной славой. Культ богини Мелитэле был
одним из древнейших, а в свое время — и самых распространенных и уходил корнями
в незапамятные, еще дочеловеческие времена. Почти каждая нелюдская раса и каждое
первобытное, еще кочевое, человеческое племя почитали какую-либо богиню урожая и
плодородия, покровительницу земледельцев и огородников, хранительницу любви и
домашнего очага. Большая часть культов слилась, породив культ Мелитэле. Время,
которое довольно безжалостно поступило с другими религиями и культами, надежно
изолировав их в забытых, редко навещаемых, затерявшихся в городских кварталах
церковках и храмах, милостиво обошлось с Мелитэле. У Мелитэле по-прежнему не
было недостатка ни в последователях, ни в покровителях. Ученые, анализируя
популярность богини, обычно обращались к древнейшим культам Великой Матери,
Матери Природы, указывали на связи с природными циклами, с возрождением жизни и
другими пышно именуемыми явлениями. Друг Геральта, трубадур Лютик, мечтавший
стать авторитетом во всем мыслимом, искал объяснений попроще. Культ Мелитэле,
говорил он, — культ типично женский. Мелитэле — патронесса плодовитости,
рождения, она опекунша повивальных бабок. А рожающая женщина должна кричать.
Кроме обычных визгов, суть которых, как правило, сводится к клятвенным
заверениям, что-де она больше ни за какие коврижки не отдастся ни одному
паршивому мужику, рожающая женщина должна призывать на помощь какое-либо
божество, а Мелитэле для этого подходит как нельзя лучше. Поскольку же,
утверждал поэт, женщины рожали, рожают, и рожать будут, постольку богине
Мелитэле потеря популярности не грозит. — Геральт. — Ты здесь,
Нэннеке? Я искал тебя. — Меня? — усмехнулась жрица. — Не Иолю?
— Иолю тоже, — признался он. — Ты против? — Сейчас — да. Не хочу, чтобы
ты мешал ей и отвлекал. Ей надо готовиться и молиться, если мы хотим, чтобы из
ее транса что-нибудь получилось. — Я уже говорил тебе, — холодно сказал
он, — что не хочу никакого транса. Не думаю, чтобы от него была какая-то польза.
— А я, — слегка поморщилась Нэннеке, — не думаю, чтобы от него был
какой-то вред. — Загипнотизировать меня не удастся, у меня иммунитет.
Боюсь я за Иолю. Для нее как для медиума это может оказаться чрезмерным усилием.
— Иоля не медиум и не умственно отсталая ворожея, а девочка,
пользующаяся особым расположением богини. Будь добр, не делай глупых мин. Я
сказала, что твое отношение к религиям мне известно. Но мне это никогда особенно
не мешало и, думаю, не помешает в будущем. Я не фанатичка. Тебе никто не
запрещает считать, что нами правит Природа и скрытая в ней мощь. Тебе вольно
думать, что боги, в том числе и моя Мелитэле, — всего лишь персонификация этой
Мощи, придуманная для простачков, чтобы они легче ее поняли, признали ее
существование. По-твоему, это слепая сила. А мне, Геральт, вера позволяет
ожидать от природы того, что воплощено в моей богине: порядка, принципов, добра.
И надежды. — Знаю. — Ну, а коли знаешь, почему не доверяешь
трансу? Чего боишься? Что я заставлю тебя биться лбом об пол перед статуей и
распевать псалмы? Да нет же, Геральт! Мы просто немного посидим вместе, ты, я и
Иоля. И посмотрим, позволяют ли способности этой девочки разобраться в клубке
опутывающих тебя сил. Может, узнаем что-нибудь, о чем хорошо было бы знать. А
может, не узнаем ничего. Возможно, окружающие тебя силы Предназначения не
пожелают объявиться нам, останутся скрытыми и непонятыми. Не знаю. Но, почему бы
не попробовать? — Потому что это бессмысленно. Не окружают меня никакие
клубки Предназначений. А если даже и окружают, то на кой ляд в них копаться?
— Геральт, ты болен. — Ты хотела сказать — ранен. — Я
знаю, что хотела сказать. С тобой что-то неладно, я чувствую. Ведь я
знаю тебя с малолетства, ты тогда доставал мне только до пояса. А теперь
чувствую, тебя захватил какой-то дьявольский вихрь, ты запутался, попал в петлю,
которая постепенно затягивается вокруг тебя. Я хочу знать, в чем дело. Самой мне
не суметь, я вынуждена положиться на способности Иоли. — Не слишком ли
глубоко ты надумала проникнуть? И к чему эта метафизика? Если хочешь, я
исповедуюсь тебе. Заполню твои вечера рассказами о самых интересных событиях
последних нескольких лет. Вели приготовить бочонок пива, чтобы у меня в горле не
пересыхало, и можно начать хоть сейчас. Только боюсь, ты разочаруешься, потому
что никаких петель и клубков в моих рассказах не найдешь. Так, простые ведьмачьи
истории. — Послушаю с удовольствием. Но транс, повторяю, не помешал бы.
— А тебе не кажется, — усмехнулся он, — что мое неверие в смысл такого
транса заранее перехеривает его целесообразность? — Не кажется. И
знаешь почему? — Нэннеке наклонилась, заглянула ему в глаза, странно
улыбнулась. — Потому что это было бы первое известное мне доказательство того,
что неверие имеет какую-либо силу.
|