"Я, Всеслав" 

       Случай под Кубинкой                             (фрагмент)

Не будет преувеличением сказать, что "Случай под Кубинкой", центральный рассказ, или, вернее, небольшая повесть, имеет для меня особое значение. Этот текст слишком долго остается под спудом; и вот теперь я решил предложить на суд читателей небольшой отрывок из нее. Принципиально новый для меня стиль; сплав документальной и художественной прозы; все это нуждается в обсуждении. Буду благодарен за любые конструктивные мнения.

Автор считает своим долгом предупредить, что это — не документальное повествование, а художественное произведение, хотя и имеющее в своей основе реальные события. Писательский вымысел так же присутствует в этом тексте, как и самые настоящие документы. "Myth and legend have multiplied around this episode. Whether or not it is true that the Germans could "see the towers of Kremlin reflecting the setting sun", or that they were brought to a halt by "Russian workers who poured out of their factories and fought with their tools and hammers"…" Alan Clark. "Barbarossa", NY, 1985.1

«Легенды появляются на свет, когда правда оказывается враньем» В.К.


    

                Прелюдия: Смоленск.

     ... Ключ-город. Последняя крепость на пути к Москве. Не сосчитать, сколько раз он переходил из рук в руки. Не сосчитать, сколько раз зловеще вспыхивали у его стен костры вражьих бивуаков. Иногда находиники добивались своего. Но те, кто оборонял старые бастионы, оказались упрямы. Из лесных глубин, из-за непроходимых топей, из-за рек и озер всякий раз возвращались их армии. Иногда — в сиянии брони, и восторжествовавшие на время захватчики бледнели от ужаса, потому что прямо в лица им зловеще усмехались жерла русских пушек, обещая, как говорится, разобраться по-свойски; но гораздо чаще — просто толпой кое-как вооруженных мужиков, что наваливались, не щадя себя, и враги бежали, не в силах понять это высокое и великое презрение к смерти лесных воинов. Над древними площадьми вновь взмывали русские знамена. Заново освящались храмы, где иноземная солдатня имела привычки устраивать стойла или отхожие места. Город остраивался вновь, с муравьиным упорством, несмотря на все попытки (зачастую небезуспешные) сровнять его с землей и вытравить саму память о нем. Сровнять порой получалось — а вот вытравить память нет. Никак. Никакой ценой.
     Смоленск оставался русским. Даже когда казалось, что исчезнет, смытый кровавой волной нашествия, и сам язык этой земли.
     ...То, что это случится, я знал. Тупая и неизбывная боль в сердце, знаки крови и беды над лесом, ужас мелких его обитателей, паника среди Меньшего Народа, и старый домовик мой, помнивший еще вторжение Grand Armeй, кряхтел вечерами, хлопал себя по бокам, по коленям, не находя места, да все просил меня «табачку ба... уж больноть унутре все скверно... ну ровнехонько перед тем как светлейший князь Петр Иванович на хранцуза выступили...»
     Я знал, что так будет. Я не знал лишь, что окажется настолько страшно. Даже мне, пережившему все ужасы, что век за веком обрушивались на эту землю. Впрочем, наверное, нет. Не «пережившему». Переживают те, кто на самом деле может погибнуть. Со мной — иначе. И потому я говорю — прошедшему, продравшемуся, протиснувшемуся сквозь них, пронёсшему сквозь все чтимое мной как величайшее сокровище этой лесной Земли — то, что я зову Русским Мечом.
     Мне ведь нет нужды бояться костлявой. В отличие от всех прочих, кем жива и кем держится эта земля, я точно знаю свой час. Он настанет, он непременно настанет — когда мера моих сил, потребных для того, чтобы ускользать и от неба и от ада превысит предел, отпущенный этому лесному краю; иными словами — когда само моё бытие станет угрозой той земле, которую я защищаю вот уже без малого десять веков.
     В ту ночь я не спал. Как и никто в моём Орташеве. Лопнула туго натянутая струна ожидания, не слухом, не душой ловил я отзвуки натужно жрущих версты моторов, а ветер доносил издалека и другие отголоски — той силы, что, сродни моей собственной, решила, что отныне пришел ее час и что надо напасть, пока не напали на нее.
     Они верили в это на самом деле, очень многие, кто шёл в ту ночь через границу. У них тоже была своя правда. И это делало их втройне опаснее тех, кто собирался лишь грабить и убивать. Такие — трусливы, не пойдут грудью на сплошной огонь, дрогнут в рукопашной, спасуют в ночном бою. Эти — не таковы.
     Этот хищник хорошо изучил чужие ошибки.

                                      * * *

     Им казалось, что все уже кончено. Я чувствовал сочащуюся с заката алчную уверенность, ядовитую, словно гадючья слюна. Прошли всего лишь часы, а незримый яд уже тек с небосклона, тянулся длинными тысячеверстными полосами, поганя облака, и воздушные духи падали чуть ли не замертво, словно подбитые птицы. Шла Сила, которая не оставит ничего не только от тех, кто наверху, кто сотрет не только тех, кто внизу, но покончит и с тем Малым Народом, что жил здесь допреждь того, как был обожжён первый горшок и выкопана первая землянка.
     И это означало, что мне пора в путь. Русскому Мечу пора вступить в дело. Он, разумеется, сам выбрет время и место... или я сделаю это за него, но только когда станет ясно, что все человеческие силы исчерпаны и лесному пределу Руси осталось надеяться только на чудо.
     Собираться мне было недолго. Для Всеслава-ведуна открыты запретные для прочих пути, и в считанные дни я окажусь там, где небо окрашено кровью разрывов.